Круглый стол: историческая политика

17 июня 2021 года в режиме он-лайн прошел международный круглый стол по теме «Историческая политика в современных международных отношениях». Его организовали политологи и историки Кафедры международной и национальной безопасности Дипломатической академии МИД России и Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». С коллегами из Австрии, Израиля, Канады и Швеции обсуждались острые политические коллизии, порожденные «битвой историков».

Олег Иванов, профессор, заместитель заведующего кафедрой международной и национальной безопасности Дипломатической академии

Уважаемые коллеги, я рад приветствовать вас. Мы работаем для сохранения исторической политики, чтобы не допустить искажения событий прошлого в оппортунистических политических целях, которые способны повредить национальным интересам. Вызывает опасение то, что такие тренды сегодня набирают обороты и становятся проблемой для национальной и международной безопасности и создают много вызовов. Очень важно подумать над этим, проанализировать, найти способы избежать столкновений на основе широкого международного сотрудничества в рамках академического сообщества. Надеюсь, что сегодняшняя дискуссия сделает вклад в изучение этой очень важной темы.

Артём Рудницкий, профессор Кафедры международной и национальной безопасности Дипломатической академии

Наша встреча посвящена одной из самых важных и противоречивых проблем в современном международном развитии. Она стала серьезным раздражителем в наших отношениях с евроатлантическими державами. Различные интерпретации событий прошлого, в основном, периода Второй Мировой войны, служат для формирования исторической политики, которая имеет мало общего с подлинной наукой.

Мы часто слышим об «исторических войнах» или «битвах историков». Но эти выражения не совсем точны. Следует говорить о «битве» правительств, режимов, которые используют учёных и их идеи в своих целях. Вторжение государственных органов, исполнительных и законодательных властей в историческую память становится всё более глубоким и значительным. Это особенно заметно в странах Восточной Европы, в том числе в России.

Я не уверен, что такие действия, даже если они осуществляются из благих намерений, могут улучшить международную обстановку и защитить национальные интересы. Я бы сказал, что тенденциозная интерпретация истории в политических целях или политизация история — это вызов национальной и международной безопасности. Чтобы противостоять этому вызову, нужны не конфликты, а сотрудничество.

«Исторические войны» с новой силой развернулись в конце первого десятилетия ХХI века. Сейчас они на подъёме. Но я не вижу, чтобы они на данный момент принесли победу какой-то из сторон. Я догадываюсь, что они возникли в результате общего обострения политической напряжённости. Нам нужны глубокие изменения, чтобы избежать очередного железного занавеса, который вновь разделит наш мир и наше сознание. Конечно, нынешняя международная ситуация еще не настолько плоха, как в эпоху «холодной войны». Но вектор развития не радует.

Однако, я не верю, что мы зашли в тупик, выход может быть найден. Учёные-историки должны работать ради этого, и наш круглый стол может послужить достижению этой цели.

Марина Гласер, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»: доклад «Историческая политика и нарративы международного популизма»

Я бы хотела поговорить о связи международного популизма и исторической политики. Сегодня проблема популизма известна каждому. Она стала неизбежным добром или злом — это зависит от точки зрения. Популизм вырисовывает разделение между народом и элитами. В каждую эпоху он имеет свои характеристики. Что касается сегодняшней темы, с моей точки зрения важно подчеркнуть, что в ХХI веке на международной арене происходит эмансипация большинства в области оценочных суждений, право на это раньше принадлежало меньшинству — элитам мировых держав. Цели обеих сторон, большинства и меньшинства, — не столько влияние в своем государстве, сколько прямое влияние друг на друга на международной арене.

Но кто это большинство? Это страны, которые не удовлетворены своим статусом или престижем в международных отношениях. Диапазон этих стран достаточно высок — от стран Восточной Европы до стран Африки. В некоторой степени США тоже могут быть отнесены к этим странам.

Статус обусловлен объективной позицией государства в международной иерархии. Престиж — это особое восприятие международным сообществом действий государства с точки зрения системы ценностей, разделяемых большинством государств. В то же время престиж не идентичен статусу. Сохраняя высокий статус, государство может потерять престиж в случае негативных результатов своих действий.

Сегодня для многих стран стало достаточно просто заработать престиж, потому что международное сообщество занято очень горячими темами: от климата до травм прошлого. Всё из этого длинного списка тем является частью системы ценностей, в соответствии с которой живёт современный мир. Историческая политика стала коммуникативной практикой, которая позволяет многим странам, поставленным мировыми элитами в невыгодное положение, компенсировать разрыв между статусом и престижем. Такое рвение отражено в нарративах исторической политики.

В нарративах важно не то, что сказано, а то, как это сказано. В связи с этим многие страны легко манипулируют прошлым в своих собственных целях. В то же время сила популизма в области исторической политики заключается в простоте его предложений. Обещая вернуть утраченные территории или получить денежную компенсацию за годы оккупации, популистский политик отвечает на запросы многих избирателей, и выглядит в их глазах как храбрый герой, который бросает вызов международным элитам и защищает национальные интересы.

Важно отметить, что популисты стараются выполнять свои обещания. Я хочу обратить внимание на два примера. В 1992 году Германия заплатила Польше большую компенсацию. Одновременно она отказалась выплатить компенсацию Намибии за геноцид, а 1 миллиард евро был выплачен Намибии в качестве добровольной гуманитарной помощи.

Начиная действовать в области исторической политики, страны-популисты неизбежно раскрывают и заостряют международные противоречия, восторгая своих сторонников и мобилизуя своих оппонентов. Это случается с исторической политикой балтийских стран и стран Восточной Европы, которые мобилизуют Россию, с Японией, которая мобилизует Корею и т.д. Поэтому престиж, заработанный этими странами, рассыпается в прах.

Претензии популистов заключаются в том, чтобы быть антисистемной силой. Но насколько далеко они могут зайти? В действительности популист должен выбрать между революцией и соблюдением правил игры. Первый вариант очень опасен. Выбирая вторую опцию, политик или страна соглашается на то, что он не способен выполнить свои обещания, что приводит к потере престижа. Это случилось с балтийскими странами. Встревоженные международные элиты великих держав будут более внимательно следить за странами-популистами в связи с их исторической политикой, потому что ясно, что не всё, что может быть сказано, нужно говорить в борьбе за свой престиж.

Здесь мы сталкиваемся с ловушкой нарративов в исторической политике. Нарратив — это инструмент формирования исторической политики, инструмент создания убеждений и мнений, инструмент принятия решений и суждений. Но нарратив может создать иллюзию, симулякр. Правду можно измерить количеством точных фактов, а не интерпретацией. Это очень важно, потому что множество людей хотят видеть факты, а не интерпретацию. Примером может быть украинский случай с голодомором. Факт один, а интерпретаций может быть множество. В то же время, популист не может хорошо реагировать на изменение повестки в исторической политике, потому что он привык создавать эту повестку сам.

Перестанет ли историческая политика быть инструментом международного популизма если подъём популизма прекратится или изменится повестка? Я думаю, что вероятнее всего нет, так как это неотъемлемый атрибут мировой политики. В различных конфигурациях рано или поздно в большей или меньшей степени это будет на поверхности международных отношений. Мы можем вычислить множество стран, которые не относятся к большинству, но хотят говорить от имени большинства.

Грег Саймонс, профессор института российских и евразийских исследований Уппсальского университета (Швеция): доклад «Упадок либеральной империи: либеральный маккартизм и внедрение «воук»^[1] в историческом знании через центры культурного производства»

Почему важна история? История — это не просто наука о прошлом. Это интерпретация и репрезентация прошлого. На некоторых исторических событиях могут усиливать акцент, значение других событий могут преуменьшать. История важна для обозначения настоящего и проецирования будущего. Это означает, что какой-то факт из прошлого проецируется в будущее. Это может быть подтверждено различными примерами. Например, Бенито Муссолини в Италии проецировал образ Римской империи.

Различные политические деятели современности подчеркивают важность истории. Владимир Путин, например, говорит: «Если мы хотим… думать о будущем — конечно, нужно знать всё о прошлом. Не зная этого, не понимаешь, куда идти». Таким образом, речь идет не просто о понимании прошлого, но и о создании будущего.

Я использую термин «центры культурного производства». Это институты, которые определяют, какие ценности и нормы «хорошие», а какие «плохие». Существует несколько типов таких центров. Это парламенты, которые создают нормы, принимая законы, СМИ, организованная религия, армия, система образования. Эти институты определяют настоящее и будущее через культуру, конструирование идентичности. Они формируют отношение к различным вещам, в том числе к истории.

«Исторические войны» разгораются сейчас из-за различных трансформаций, которые происходят на политическом и геополитическом уровнях. Сейчас мы находимся на этапе упадка либеральной империи, то есть либеральной идеологии. Её расцвет проецировался в работе «Конец истории» Фукуямы, который создал утопический образ мира. Его идея заключалась в том, что история закончилась, так как США со своей либеральной идеологией остались единственным геополитическим лидером в мире. Также в этой концепции утверждалось что Китай, Россия и другие нелиберальные державы со временем станут частью либеральной империи, так как никакая другая идеология не является жизнеспособной. Это было моментом триумфа либеральной идеологии, которая также поддерживалась научными теориями, например, теорией о «демократическом мире».

Либеральная империя основывается на нескольких принципах: необходимость глобализации и мультикультурализма. Глобализация основывается на аутсорсинге производства в места, где оно дешевле. Это привело к множеству проблем для Запада и либеральной империи. Это также способствовало подъёму Китая. Сейчас мы столкнулись с множеством системных кризисов из которых либеральная демократия не может найти выход. Во-первых, это экономический кризис. Современная ситуация с пандемией коронавируса лишь усугубила его. Также это проблема больших миграционных потоков, которые «работают» на стирание культурной и исторической памяти.

Падение либеральной империи сопровождается её попытками сохранить свою силу и привилегии. Чтобы объяснить современную ситуацию я использую термин «либеральный маккартизм». Маккартизм ассоциируется с американским сенатором республиканцем Маккарти, который способствовал нападкам на социал-либералов и коммунистов в США. Сейчас происходит обратный процесс. Либеральный маккартизм связан с «культурой отмены». Некоторые люди или исторические события стираются из памяти, или же формируются другие интерпретации, чтобы история соответствовала нынешней идеологии. Переименование улиц, школ и прочих мест является политическим символом этого явления.

Другая проблема ‒ это навязывание вины. Одна сторона обвиняется в деяниях своих предков, а другая сторона выступает в качестве жертв. Это всё — попытки изменить историю, чтобы построить утопическое либеральное общество. Историческое знание является ключевым в этом процессе. Этот процесс происходит и за пределами США, например, в Австралии. Это самоубийственно и лишь увеличивает разделение в обществе. Ещё одним примером пересмотра истории может быть СССР в 1989-1991 годах, когда у государства была та же цель — создание нового общества. Такое конструирование новой единой идентичности, как например, в США или Великобритании, может привести к серьезным проблемам.

Борис Морозов, научный сотрудник Центра российских исследований Каммингса, Тель-Авивский университет: доклад «История и политика: израильская перспектива»

Вся политика Израиля — это историческая политика. Израиль — очень молодая страна, созданная в 1948 году. Современный Израиль полностью основан на исторической политике. Я хочу отметить два момента. Во-первых, это арабо-израильский конфликт. Вопрос заключается в том, кто первым появился на этой территории. Это проблема исторической политики, поскольку ни в одной другой стране мира археология не политизирована в такой степени. Это действительно идеологизированная наука, потому что все ищут остатки прошлых культур, которые могут доказать, что арабский народ или еврейский народ были первыми на этой земле. Всё, начиная с Торы, Библии, Ветхого Завета, может быть подвергнуто сомнению и переоценкам.

Второй момент — это Холокост. Если бы не Холокост, то тогда и не было бы Израиля. Потери европейского еврейства способствовали появлению у ООН идеи создания Израиля. Также это порождает современные проблемы в отношениях Израиля со странами Балтии и Восточной Европы, за исключением России. Некоторая часть населения этих стран активно участвовала в убийствах местных евреев. Некоторые люди, связанные с этим, становились политическими лидерами этих стран или идеологическими символами независимости. Это создаёт определённые проблемы, которые мы стараемся преодолеть, но мы до сих пор помним.

В заключение хочу сказать о конференции, которую 10 лет назад наш исследовательский центр проводил в Тель-Авивском университете совместно с МГУ. Она называлась «Россия — страна с непредсказуемым прошлым». Главной темой этой конференции был анализ школьных учебников по истории России. Мы обсуждали то, как история России переписывались. Это касается не только современной истории, событий ХХ века, Второй мировой войны и революции. Это также норманнская теория. Профессор Рыбаков боролся с этой теорией, хотя она более-менее доказана и входит в современные исторические учебники. История постоянно переписывается и, как уже было сказано, она пишется победителями. И используется для одобрения политики или идеологии. История не точная наука, она постоянна меняется.

Давид Схиммельпенник ван дер Ойе, профессор университета Брока (Канада): доклад «Клио и культурные войны: новая политика истории в Америке»

С тех пор как Уильям Брэдфорд причалил к Плимутскому камню в 1620 году, Северная Америка стала убежищем для европейских религиозных диссидентов. На протяжении веков большинство потомков этих конфессиональных эмигрантов неизбежно интегрировалось в остальную часть населения. Но есть некоторые стойкие противники такой интеграции, которые остаются твёрдо приверженными своим верованиям и традициям. Они защищают свою паству от многих соблазнов светского общества, что является серьёзным испытанием и требуют строгой дисциплины. Один из способов удержать от соблазна — это пригрозить наказанием в виде избегания. Другими словами, отсекать от всех остальных тех, кто отклоняется от норм в закрытых сообществах. Самый наглядный пример такого общества — амиши. Это группа диссидентов и баптистов, которые сейчас живут в Пенсильвании. Как говорил апостол Павел во втором послании фессалоникийцам: «Если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его».

Старейшины амишей накладывают мейдунг, то есть подвергают избеганию, когда отлучают от церкви за различные грехи. Среди них, например, использование современных технологий, женитьба вне веры. Есть много других нарушений порядка. Орднунг — это церковные правила амишей. Когда кто-то из общества амишей нарушает этот устав, старейшины во всеуслышание объявляют имя этого человека. Грешник полностью отрезан от любых отношений с остальными. Вы не можете ничего покупать у него или у неё, или продавать ему или ей, навещать, или даже сидеть за одним столом, пить и есть с таким человеком. С наказанным таким образом нельзя делить брачное ложе. Мейдунг — жестокое и хладнокровное наказание. Оно дорого обходится психологически.

В последнее время американская интеллигенция также подвергает своих представителей ‒ профессоров, журналистов и других — избеганию за отклонения от своих строгих убеждений. Список их правил большой и продолжает расти. В отличие от мейдунга у амишей, в этом случае даже на людей, давно умерших, можно наложить епитимью избегания. Я хочу очень кратко взглянуть на то, как моральные нормы американской интеллигенции повлияли на использование событий в прошлом. Поскольку академическая культура в США и Канаде очень похожи, под Америкой я имею ввиду обе эти страны.

С тех пор, как Геродот учил нас рассказывать правду, историки велят своим студентам говорить о прошлом объективно без предвзятости и политики. Прусский историк Леопольд фон Ранке говорил, что нужно говорить об этом так, как это происходило на самом деле. И до сих пор в исторической науке настаивают на том, что учёным следует оградиться от фальшивого и тщеславного накладывания моральных норм на прошлое. Но сейчас, конечно, невозможно быть полностью объективным, когда мы смотрим на события минувших лет. Как избежать осуждения, изучая испанскую инквизицию или Третий рейх?

Тем не менее большую часть ХХ века на исторических факультетах американских университетов говорили студентам, чтобы они изо всех сил старались не смешивать политику с прошлым. Но в XXI веке всё стало меняться. Историк призван быть политкорректным или «вовлечённым», следовать принципам «воук». Теперь историки, занимаясь своим ремеслом, должны применять всё более строгий моральный кодекс. Главная цель историков теперь не заключается в том, чтобы помочь нам понять прошлое. Вместо этого их задача — никого не обидеть. Более того, современные историки должны заставить студентов чувствовать себя виноватыми за собственное прошлое. Арабист Бернард Льюис однажды сказал: «Практикуя сексизм, расизм и империализм, Запад просто следовал общепринятой практике человечества на протяжении тысячелетий записанной истории». Историки теперь обязаны подчеркивать недостатки наших предков, применяя стандарты настоящего, чтобы судить о прошлом. В результате этого американская история стала чередой мазохистских пересказов о гнусных проступках своих предков.

В качестве краткого примера можно привести наше отношение ко Второй мировой войне. Мы очень положительно думали о своей роли во время Второй мировой войны. Но некоторые заняли политически более «корректную» позицию. Например, Ховард Зинн продемонстрировал такую позицию в своей популярной книге «Народная история Соединённых Штатов». По словам профессора Зина, союзники не сделали ничего героического, когда разгромили гитлеровский вермахт. Он спрашивает, представляли ли правительства стран-союзников нечто существенно иное, нежели нацисты? Была ли победа ударом по империализму, расизму, тотальной тирании и милитаризму в мире? И ответ Зинна на этот вопрос однозначен: «После того, как война закончилась, Америка продолжала действовать без свастик и официально объявленного расизма, под прикрытием так называемой демократии. Победа способствовала тому, чтобы США расширили свою империю ещё больше, чем фашистские страны, усилили контроль внутри государства». Если кто-то ставит под сомнение этот официальный нарратив, тот будет подвергнут избеганию.

В заключение хочется сказать, что товарищ Михаил Николаевич Покровский был бы рад видеть, как американские историки постоянно берут на вооружение «воук», «опрокидывая» политику в прошлое.

Никита Бондаренко, аспирант департамента международных отношений Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»: доклад «Историческая политика в российско-японских и российско-китайских отношениях: противоречия и возможные решения»

Если мы говорим о современных российско-японских отношениях, то территориальные претензии Японии на Южно-Курильские острова являются главной исторической проблемой.

Япония подтверждает свой суверенитет над островами с помощью различных нарративов. Они в основном начинаются с Симодского трактата 1855 года, когда оспариваемые острова были закреплены за Японией. Также Япония обращается к другим сведениям: географическим описаниям островов, картам.

Следующий важный период — это Вторая Мировая война. В японской интерпретации война против СССР является «советской агрессией». Японцы также сформировали память о «советской оккупации» Южно-Курильских островов. Они акцентируют внимание на территориальных потерях и на трагичной судьбе японцев, проживавших там.

Важным документом в территориальной проблеме является Сан-Францисский мирный договор, заключённый в 1952 году. Согласно ему Япония отказывалась от Южно-Курильских островов. Однако в договоре не было указано, в чью пользу. Это послужило причиной тому, что СССР отказался от участия в Сан-Францисской конференции. Позже, в 1956 году, была подписана советско-японская декларация, которая устанавливала дипломатические отношения между странами. Согласно этой декларации, СССР должен был вернуть группу островов Хабомаи и остров Шикотан после заключения мирного договора.

Ещё один важный период — 1990-е годы. В это время Россия пересмотрела свою внешнеполитическую стратегию. Также изменилось отношение и к территориальным претензиям Японии. Россия пыталась решить эту проблему передачей Японии островов. Между правительствами двух стран был заключен ряд договоров во времена президента СССР Горбачёва и президента России Ельцина. Япония усиливала давление на Россию с целью получения Южных Курил.

В ХХI веке Россия опять меняет вектор своей внешней политики. Сейчас для России передача своих территорий практически невозможна. Российско-японские переговоры по Южно-Курильским островам зашли в тупик. Однако Япония не желает отказываться от территориальных претензий к России.

Что же влияет на такую жёсткую позицию Японии по Курильским островам? Во-первых, это образ России как культурного «чужака». Этот образ сформировался в русско-японскую войну 1904-1905 годов. Во время столкновения с Российской империей японцы начали чувствовать свою собственную идентичность. Она основывалась на служении японскому государству. Такой вывод можно сделать на основе анализа дневников японских солдат, участвовавших в войне против России. В дальнейшем из-за постоянных столкновений с СССР в ХХ веке (пограничные столкновения, советско-японская война 1945 года) образ «чужака» в лице СССР, а затем и России лишь усиливался.

Во-вторых, в Японии очень велико влияние консервативного подхода к исторической политике в отношении России. Территориальная проблема для японских политиков является важным инструментом консолидации нации. Они могут получать народную поддержку, обращаясь к патриотическим чувствам народа и апеллируя к «травме», вызванной территориальной потерей.

В-третьих, одним из ярких феноменов японской исторической политики является «забвение». Для Японии важно исключить нарративы о собственной военной агрессии и экспансии в Азии в ХХ веке. Нарративы о «советской агрессии» против Японии помогают сместить внимание с агрессии Японской империи. Япония также игнорируют неудобные для неё исторические факты. Это, например, установление российского суверенитета над островами в XVIII веке ‒ согласно принципу международного права terra nullius. Также это довольно успешное распространение русского влияния на коренных жителей Курильских островов — айнов.

В-четвёртых, «холодная война» и роль Японии, как сателлита Соединённых Штатов также повлияли на современную ситуацию. Для США было очень важно использовать территориальные и исторические противоречия как барьер на пути развития советско-японских, а затем и российско-японских отношений.

Конечно Россия может отвергать все территориальные претензии и аргументы Японии, так как японская сторона не учитывает все исторические факты беспристрастно. Но чтобы усилить свою позицию, России необходимо обратиться к контексту отношений с Японией времён Российской империи. Также академические дискуссии между двумя странами могут помочь найти новые пути решения, способные вынести вопрос Южных Курил за пределы двусторонних отношений. Кроме того, акцентирование исторических примеров позитивного сотрудничества России и Японии должно стать основой для улучшения отношений двух стран.

Китай также является важной страной для российской внешней политики на дальневосточном направлении. Между Россией и Китаем существуют известные исторические противоречия. В современной китайской историографии Россия рассматривается, как одна из стран, пытавшихся получить влияние над Китаем и сделать его своей колонией. Это подтверждается «неравноправными» договорами, подписанными в Айгуне в 1858 году и в Пекине в 1860 году. Также Российская империя входила в альянс восьми держав, вторгнувшийся в Китай с целью подавления боксёрского восстания и старалась получить сферу влияния в Манчжурии. Все эти события являются частью «века унижений», нарратив о котором является важной составляющей исторической памяти китайцев и исторической политики китайского правительства.

Ещё один период противоречий между СССР и Китаем — это советско-китайский раскол, произошедший в конце 1950-х годов. Он зачастую рассматривается, как борьба за влияние и лидерство во всемирном коммунистическом движении после смерти Сталина. Пиком этого конфликта стало военное столкновение на острове Даманском в 1969 году. Улучшение в двусторонних отношениях наступило лишь в 1980-х годах.

Современные российско-китайские отношения трактуются некоторыми исследователями, как «парадоксальная дихотомия дружбы и недоверия». Одна группа исследователей считает отношения между Россией и Китаем хрупкими и нестабильными. Другая часть исследователей подчёркивает положительный эффект в сближении двух стран.

Конечно сейчас Россия и Китай не имеют каких-либо серьёзных исторических противоречий и споров. Однако России нужно учитывать изменения и трансформации, происходящие в современной исторической политике Китая. Необходимо понимать роль Коммунистической партии Китая. С 1940-х годов ей приходилось обосновывать свою легитимность и преемственность по отношению к предыдущим режимам, империям и династиям. КПК директивно формирует историческую память.

Нынешний китайский лидер Си Цзиньпин начинает использовать историческую политику для того, чтобы упрочить имидж Китая, как сильной мировой державы. Он основывается не только на коммунистическом периоде Китая. Си Цзиньпин берёт различные примеры из истории предшествующих китайских династий для того, чтобы подчеркнуть «величие» своей страны.

Каковы современные вызовы для России в связи с трансформацией исторической политики Китая в сторону формирования образа «великой державы»? Территориальные претензии на Дальний Восток России также являются частью истории Китая. В будущем это может вновь породить противоречия по поводу принадлежности Приамурья и других частей современной России.

Если сравнивать, то ситуация по поводу исторических противоречий между Россией и Японией гораздо сложнее, чем в российско-китайских отношениях. Образ России, как «чужака» в Японии очень сложно преодолеть. Период советско-китайского разрыва, напротив, практически не имеет влияния на современные отношения двух стран. Противоречия между СССР и Китаем были скорее идеологическими, нежели культурными. С тех пор и Россия, и Китай в большей или меньшей степени трансформировали свою идеологию и свой подход к исторической политике.

Я считаю, что Россия в своей исторической политике в отношении восточноазиатских стран должна обращаться не только к периоду СССР, но и к своей многовековой истории, так как в ней есть позитивные примеры взаимодействия с Японией и Китаем. Если Россия будет помнить свою давнюю историю и использовать её в своей исторической политике, это может улучшить образ России в Китае, так как для восточноазиатских стран обращение к своей истории может быть гораздо важнее, чем для западных стран и России.

Вольфганг Мюллер, профессор, заместитель директора Института истории Восточной Европы Венского университета

Обычно не историки начинают конфликты вокруг исторической памяти или событий прошлого. Они зачастую начинаются с политизации дискурса на национальном или международном уровне, это часто переходит в СМИ, которые также делают свой вклад, сжимая сложные нарративы до простых историй, находя тех, кого можно обвинять с одной стороны и тех, кого можно провозгласить жертвами ‒ с другой. Как историки мы понимаем, что история гораздо сложнее. История не состоит только из чёрного и белого. Это как минимум сотня оттенков серого, которые мы обычно видим. Например, можно обратиться к проблеме коллаборационистов во времена Второй мировой войны. И если посмотреть на каждый отдельный индивидуальный случай, то мы понимаем, что дело не сводится к выбору между стопроцентным коллаборационизмом с одной стороны, и ноль-процентным коллаборационизмом и сопротивлением ‒ с другой. Мы видим миллионы различных комбинаций, почему люди вели себя определённым образом, что они делали под давлением, что они делали по убеждению. Это очень важная тема.

Доклады профессора Саймонса и профессора Схиммельпэнника ван дер Ойе напомнили мне то, что сейчас происходит в Австрии. Мы сейчас наблюдаем ситуацию с музеем военной истории в Вене. Это стало темой очень серьёзной «культурной борьбы», Kulturkampf. Этот музей часто критикуется СМИ, некоторыми политиками за неполиткорректность, старомодность и за то, что он сфокусирован на милитаризме.

Марина Гласер

Историческая политика организуется внутри страны. Это внутренний фактор, влияющий на внешнюю политику. Главная образом, историческая политика государства направлена на свой народ. Но для политических элит, чтобы заработать репутацию и ресурсы этого недостаточно. Поэтому историческая политика также переходит в область внешней политики. В исторической политике смешиваются внутриполитические и внешнеполитические цели. Это всё концентрируется в понятии престижа. Историческая политика — это инструмент, который очень просто использовать, чтобы организовать престиж государства.

На примере вопроса о немецких репарациях Польше и Намибии легко понять, что такое историческая политика. Германии сложно не согласиться с польской интерпретацией Второй мировой войны. Это широко известные факты агрессии и военных преступлений Третьего Рейха, от которых Германии невозможно было отказаться. В 1992 году правительства Польши и Германии основали Фонд польско-германского примирения, в результате деятельности которого Германия заплатила польской стороне свыше 4,7 млрд злотых (€1,3 млрд). Но когда недавно польские политики вновь решили поднять этот вопрос, они получили отказ от Германии.

В случае репараций Намибии это не было вопросом интерпретации или фактов. Эти события произошли очень давно и исторических свидетельств, которые можно было бы исследовать и интерпретировать, осталось не так много. Поэтому это сложно было классифицировать как международное преступление. Были просто выплачены деньги, чтобы решить проблему на уровне гуманитарной поддержки, не углубляясь в этот вопрос дальше. Но если возможно углубиться в эту проблему, то вероятно появятся факты, которые повредят престижу Германии, как либеральному государству.

Также отличие двух случаев заключается в том, что у Германии ситуация с Намибией не является такой напряжённой, как с Польшей. Кроме того, здесь имеет влияние европейская солидарность и солидарность внутри ЕС.

Артем Рудницкий

Исторические проблемы для многих из нас и многих стран очень болезненны. Борис Морозов говорил о непредсказуемости русского прошлого. Я могу сказать также о непредсказуемости прошлого разных стран и всего мира, в том смысле, что разные люди, общества, этнические группы, страны имеют разные взгляды на исторические события.

Так, в Австралии празднуют основание страны в 1788 году. Но это праздник для белых людей, не для аборигенов. Можно говорить о разных интерпретациях исторических событий противоречиях между Россией и Японией, Россией и Украиной, Россией и Польшей. Несмотря на эту болезненность, это нормально, когда разные люди по-разному относятся к истории. Когда историки пишут и переписывают историю — это тоже нормально, потому что они выражают новые идеи, представляют новые интерпретации, делают вклад в науку. Но когда их работа, восприятие обусловлены текущими политическими взглядами, это уже нельзя назвать нормальным. Более того, это может сделать проблемы еще более болезненными.

То, что сейчас происходит в Америке, уже было в СССР, когда что-то можно было говорить об истории, а что-то нельзя. Есть опасения, что это снова может повториться. Главное для историков, университетов, исследовательских центров — возможность говорить о разных вещах, предлагать разные интерпретации, основанные на документах. Не должно быть политических предубеждений, иначе это уже не может называться историей. Мы ничего не можем поделать с тем, что политика постоянно влияет на нас. Проблема заключается в том, чтобы найти «золотую середину».

Давид Схиммельпенник ван дер Ойе

Я могу предложить одно из решений. Когда я касаюсь чувствительных вопросов, я подчёркиваю, что есть различные способы интерпретировать их. Например, когда я рассказываю студентам о 1917 году в России, я указываю различные интерпретации: в Советском Союзе официальные власти имели один взгляд на эти события, на Западе существовал другой взгляд. И я говорю своим студентам, что моя работа заключается не в том, что навязывать им оценки этих событий, а сделать так, чтобы они самостоятельно приняли решение.

Никита Бондаренко

Айгунский и пекинский договоры в Китае рассматриваются как неравноправные, которые относятся к периоду, когда западные державы пытались сделать Китай своей колонией. Китайскими историками этот период также характеризуется как полуколониальный.

Также существует Нерчинский договор, имеющий различный трактовки. В Китае этот договор считается победой дипломатии. В России можно обнаружить три разных мнения об этом договоре. Первое — это поражение русской дипломатии. Второе мнение более позитивно воспринимает этот договор. Согласно ему, у России в связи со слабым освоением дальневосточных территорий не было лучшего выбора, чем отдать земли Китаю. Существует и более нейтральный взгляд на это событие.

Нужно принимать в расчёт особый китайский взгляд на мир, согласно которому Китай находится в центре мира. Китайцы могут считать разные территории других стран своими. Эти притязания не основаны на принципах международного права, принципе terra nullius или каких-то других принципах, служащих оправданием для западных стран. Китайцы могут считать какие-то земли неотъемлемой частью своей земли, если они торговали с народами, проживающими там, что в свою очередь могло обозначать вассалитет этих народов. Также они могут претендовать на территории, если имеются исторические документы, подтверждающие хозяйственное освоение этих земель китайцами.

Сейчас Китай является великой державой. Для него важно поддерживать имидж глобальной силы или лидера Азии с помощью исторических фактов. Нерчинский, айгунский, пекинский договоры являются частью исторических нарративов о «величии» Китая.

Грег Саймонс

Я хотел бы сказать о ещё одном важном процессе, происходящем в исторической политике. Это переработка исторических геополитических событий. «Большая игра», «холодная война» были переработаны таким образом, что они лишь отдалённо напоминают то, что было на самом деле. Это основано на использование исторической политики для оправдания внешней политики и политики безопасности. Историческая политика используется для оправдания «хитрых» действия. Это достаточно очевидно. В наши дни «Большая игра», новая холодная война исторически неточно интерпретируются.

Артем Рудницкий

Уважаемые коллеги, хотел бы искренне поблагодарить всех за участие в нашем круглом столе. Обсуждение, на мой взгляд, получилось исключительно интересным и полезным со всех точек зрения. Предлагаю продумать тематику нашей следующей встречи и организовать ее осенью этого года. Всем спасибо и удачи!

^[1] Воук ‒ популярный жаргонный термин (от английского stay woke, быть вовлеченным), обозначающий леволиберальный, политкорректный подход к социальной, расовой и сексуальной проблематике.